Писательница представляет одного такого ребёнка, которого родители хотят излечить от гомосексуальности и водят в какую-то воскресную пара-религиозную школу. О мальчике можно с уверенностью сказать, что он очень любит читать, предпочитает дружить с девочками, а друзей мальчиков у него нет, - по меркам традиционалистов ребёнок странный, то есть, наверное, гей.
Юный фантазёр-шантажист фактически вынуждает молодую добросердечную библиотекаршу себя украсть. И оставшиеся две трети книги они, покинув город Ганнибал (!), едут в вдвоём к канадской границе, встречают разных людей вполне в традициях Марка Твена, осматривают достопримечательности, - ребёнку весело, а его нечаянной сопровождающей, угодившей в преступницы, страшно. Она не то Гек Финн, не то Гумберт, похититель нимфеток.
Дебютный роман Ребекки Маккаи, переведённый на русский в 2013 году, хорош тем, что лишён какой-либо определенности. Назидательности в нем нет, а мораль формируется исподволь. Авантюрную историю рассказывает библиотекарша, ненадежный рассказчик - не исключено, например, что страдания ребёнка-гея она себе придумала, помня, как в своё время не помогла однокласснику-гею, который жил внешне весело и беззаботно, пока не наложил на себя руки.
Сочинив дуэт, Ребекка Маккаи ведёт его по американским городам и весям задорно, бойко и не очень убедительно. От избытка имён иногда рябит в глазах, редакторская рука, желай она дебютантке добра, устала бы вычеркивать водянистое лишнее. Многое трудно принимать всерьёз: и то, что библиотекарша якобы наполовину русская, и то, что можно почти без денег совершать такие марш-броски, и то, что судьба взятого «взаймы» ребёнка будет не очень-то интересна его родителям.
Формально и финал оставляет желать лучшего, - желая завершить свой труд, Ребекка Маккаи прибегает к услугам «deus ex machina», «бога на машине», развязке нарочитой, надуманной, - помощь приходит извне. И все же роман в Америке хвалили, - это один из лучших дебютов 2011 года.
Дело в том, вероятно, что у романа два уровня - это не только путешествие людей, но и растянутое на пару сотен страниц размышление, как помочь «странному» ребёнку, которому сама система не способна предложить помощи. Как гею повзрослеть и не покалечиться о предрассудки старших?
Российские публикаторы поместили ответ уже в название - надо искать помощь в книгах, они помогут (в оригинале книга именуется «The Borrower» - «Заёмщик»). На русском роман звучит несколько архаично, - надеюсь, сейчас, семь лет спустя, переводчица Ирина Филиппова предпочла бы оскорбительному «гомосексуалист» - «гомосексуала», а от старомодного эпитета «голубой» отказалась бы вовсе.
Константин Кропоткин
Источник
«Мы умели верить».
М.: Livebook, 2021. Перевод с английского Дмитрия Шепелева
В 1985 году Йель Тишман, директор по развитию художественной галереи в Чикаго, охотится за необыкновенной коллекцией парижских картин 1920-х годов. Он весь в мыслях об искусстве, в то время как город накрывает эпидемия СПИДа. Сохранить присутствие духа ему помогает Фиона, сестра его погибшего друга Нико.
Тридцать лет спустя Фиона разыскивает в Париже свою дочь, примкнувшую к секте. Только теперь она наконец осознает, как на ее жизнь и на ее отношения с дочерью повлияли события 1980-х. Эти переплетающиеся истории показывают, как найти добро и надежду посреди катастрофы.
Культовый роман о дружбе, потерях и искуплении, переведенный на 11 языков. Финалист Пулитцеровской премии и лауреат National Book Award.
Содержит нецензурную брань.
И рецензия Константина Кропоткина:
В романе «The Great Believers», получившем на русском декларативное имя «Мы умели верить», три главных героя. Первые два — мужчина и женщина, чей земной срок конечен: Йель — в Чикаго 1980-х, Фиона — в Париже 2015-го. Их жизни текут параллельно и кажутся вполне самостоятельными, пока на восьмой сотне страниц не сходятся наконец в полноводный финал на два вернисажа, как два впечатляющих свидетельства победы искусства над бренностью, оптимизма над смертью.«...они встретили свою первую весну в одно время со мной и увидели перед собой смерть, и были помилованы», — сулит эпиграф за авторством Скотта Ф. Фицджеральда и обещание выполняет едва-едва. Помилованные в меньшинстве.Третий герой — вирус, который, кажется, будет жить вечно. Он самый главный герой этого романа, в США ставшего литературной сенсацией в 2018 году, а во время пандемии сделавшийся своеобразным руководством, как надо и как не следует себя вести в присутствии незримой угрозы.В 1981 году в Лос-Анджелесе начали странным образом погибать молодые гомосексуалы, — у них отказывала иммунная система. Несколько лет спустя недугу дали название AIDS, а в 1985-м в США начали делать первые ВИЧ-тесты. С этого и начинается роман Ребекки Маккай, третий по счету и самый значимый в библиографии 42-летней американки, если судить по количеству переводов на другие языки.Бытие арт-эксперта Йеля кажется бесконечным подсчетом утрат. У него, молодого гомосексуала в Чикаго, один за другим умирают от СПИДа друзья, а воздух пронизан предощущением «неужели я следующий?». Йелю дарована профессиональная удача: одна эксцентричная старуха утверждает, что в 1920-е годы была музой-моделью художников, тогда голодранцев, а позже — признанных гениев. Она готова подарить галерее бесценные рисунки, которые благоразумно собирала. Отдаться во власть служебного азарта Йель может не вполне: жизнью его руководит вирус, похороны сменяют вести о новых заболевших, а равнодушие властей представляется все более вопиющим.Геи попадают в больницы, где не знают, что с ними делать. Многие, выброшенные семьями, бежавшие от них, могут рассчитывать только на поддержку друзей, которых уместно именовать и товарищами по несчастью. Сменяя друг друга, они сидят с умирающими, разбирают вещи умерших, они проверяются на ВИЧ, им страшно, они смеются над собой, потому что иначе можно сойти с ума. Среди тех, кто всегда рядом, — Фиона; вирус только что сожрал ее любимого старшего брата Нико.Именно она тридцать лет спустя прибывает в Париж, чтобы найти свою дочь Клер, которая угодила в секту, а затем вместе с бойфрендом растворилась где-то близ Сены. Фиона нанимает частного детектива и поселяется у Роберта, ныне успешного фотографа, с которым знакома еще по Чикаго, и поиск строптивой дочери становится для женщины новым, более зрелым обращением к прошлому — своего рода работой над ошибками.Фиона, потерявшая во время эпидемии СПИДа многих, должна бы вроде отдалиться от тех страшных переживаний, но поиск дочери в современном Париже становится для нее поиском ответа, почему между ними возникла отчужденность, а далее все ясней, что и здесь виной всему проклятый вирус, а вернее — чувство стыда и вины, с ним неразрывно связанные. Роман настаивает, что урон, нанесенный СПИДом, куда дольше и многообразней списка имен погибших. У жертв эпидемии, которую поначалу никто не хотел признавать, остались друзья, родственники, а с ними и тяжелые, вновь и вновь травмирующие переживания.«Эта болезнь... возвеличила все наши ошибки. Какие-то глупости, которые ты делал в девятнадцать, просто забыв об осторожности. А теперь получается, что это самый важный день в твоей жизни. То есть мы с Чарли могли бы пережить это, если бы он просто изменил мне. Я бы, может, даже не узнал. Или мы бы поругались и помирились. Но у нас взорвалась атомная бомба. И этого не исправишь».Поделенный на два голоса, роман Ребекки Маккай страница за страницей показывает, как вчерашнее отзывается в «сегодня». Поколение гомосексуалов в США если не вымерло, то серьезно поредело, — сколь устрашающим образом этот происходило, «Мы умели верить» представляет детально, опираясь на факты, и от того служит не просто доказательством разрушительности вируса, но и родом риторического восклицания: как можно было такое допустить?1980-е — консервативная Америка Рональда Рейгана. Бывший актер и калифорнийский губернатор, прославившийся облавами на геев в родном штате, готов объявить национальный траур сразу после крушения шаттла «Челленджер» в 1985-м, но лишь два года спустя признал, что эпидемия СПИДа составляет дело государственной важности, — на тот момент число жертв вируса иммунодефицита превысило в стране уже 20 тысяч.«Мы умели верить» — неторопливый роман. Без аффекта, без стремления сыграть на чувствах он предъявляет обыденность угрозы, через ее постоянное присутствие формируя «чувство вируса». Чем бы человек ни занимался, смертельный вирус всегда ощутим, то играя роль античного хора на задах, то выступая на первый план, всегда готовый встать на трагические котурны. Вот страх сдать анализы на ВИЧ. Вот страх узнать диагноз, равный смертному приговору. Вот битвы со страховщиками, не желающими погашать растущие медицинские счета. Вот отчаянные протесты активистов Act Up, требующих прервать молчание. Так истории частные вырастают в анамнез недуга общего, показывающего течение болезни общественной. Эти люди могли жить, но они умерли в мучениях. Эти люди могли быть, но им долго, слишком долго не хотели оказывать помощь.Все это приобретает особое звучание в нынешних обстоятельствах, в вечном присутствии коронавируса. Глобальный информационный суп вот уже второй год кипятит противоречивые экспертизы вирусологов, меры властей, локдауны, вакцины, комендантские часы, кончины и чудесные спасения. Сопоставления неизбежны, пусть и не вполне справедливы. В отличие от коронавируса, вирус иммунодефицита неизлечим. По данным ООН на конец 2018 года, ВИЧ-инфицированных по всему миру почти 75 млн человек, СПИД унес жизни 32 млн. Говоря о современности, Ребекка Маккай не обходит вниманием и ту «мозоль», которая проступила на общественной памяти за десятилетия эпидемии.«Она все равно делала пожертвования в эти фонды, но ее беспокоило то, что она не сочувствовала всем сердцем, не проливала слез, не мучилась бессонницей. За прошлый год в мире умер от СПИДа миллион человек, и она ни разу не заплакала о них. Миллион человек! Она долго задавалась вопросом, не расистка ли она, или дело было в огромном Атлантическом океане? А может, все потому, что страдало не только африканское гей-сообщество, вирус убивал не только юных красавцев, напоминавших ей Нико и его друзей. Конечно, всякий альтруизм в какой-то мере обусловлен эгоизмом. И может быть, у нее в сердце, в этой жизни, хватало места только для одной большой задачи».Взявшись описать эпидемию СПИДа в родном Чикаго, Ребекка Маккай счастливо избежала экзотизации гей-субкультуры. Очевидно, что ее роман — результат кропотливой работы, о чем свидетельствует не только длинный список благодарностей в послесловии, но и сам текст, миксующий гей-сленг с медицинской терминологией, городские байки с обозначением реалий уже ушедших. Это редкий по степени подлинности оттиск эпохи, и, наверное, первый подобный, представленный на русском. Знаком качества могут служить аплодисменты, с которыми выступил писатель и в прошлом гей-активист Майкл Каннингем. «Увлекательная, эмоционально захватывающая история о жизни во время кризиса», — писал он, знающий ЛГБТ-сообщество США не понаслышке.В реконструкции эпохи Ребекке Маккай помог точно пойманный способ разговора, принятого в квир-гетто того времени — писательница воспроизвела специфический тон гомосексуалов 1980-х. Голоса из прошлого звучат особенно архаично из-за соседства с голосом нынешней Фионы, нашей современницы, которая не только ищет дочь, но и ведет свой неостановимый, личный разговор: что я сделала не так? в чем была неправа?Эта полифония, столь яркая в оригинале, едва заметна в русском переводе. Взявшись за американский гей-сленг 1980-х, Дмитрий Шепелев, попытался найти адекватные соответствия в русском, и этой дорогой следовал явно наобум: «drag queen», например, переродились у него в «трансвеститов», что уже не первое десятилетие звучит оскорбительно как в США, так и в России.Переводчик, похоже, не нуждался в советах русскоязычного квир-сообщества, предпочитая полагаться на собственное языковое чутье. Насколько рискованно слушать только собственную интуицию, читатель может убедиться неоднократно. Наверное, уместно называть геев прошлого — «голубыми», как это было распространено в разговорном русском в 80–90-е (ныне слово можно маркировать как «устар.»), но непонятно, почему бы им не остаться нейтральными «геями», как это прописано в оригинале. Наверное, можно обозначить «tea room» как «голубую точку», однако на русском жаргоне места тайных встреч геев называли «плешкой», и почему бы подобное не назвать подобным?Куда лучше Дмитрию Шепелеву удалось транспортировать в русский кэмповый тон. Рассказывая о бедах людей, брошенных на произвол судьбы, маргинализированных, Ребекка Маккай показывает их страдания в выносимом для читателя количестве, описывая трагическое в красках черного юмора. Диалоги обреченных часто смешны, а пинг-понг острот вызывает чувство кинематографическое.«...Тебе станет лучше,—сказал Эшер. — Из моих знакомых все равнодушные к политике просто не высвободили свой гнев. А как высвободишь, станет намного легче. Слушай, прямое действие... прямое действие — это третья самая приятная вещь на свете.— А вторая?— Снять мокрые плавки.— Хах...»Известно, что роман «The Great Believers» будет экранизирован, — что понятно. Так же естественны аналогии с совсем новым британским мини-сериалом «Это грех», где жизнь жертв эпидемии СПИДа в Лондоне 1980-х показана и точно, и умно, и, как ни парадоксально, оптимистично. Такова жизнь, говорят читателям и британский режиссер Расселл Т. Дэвис, чудом избежавший ВИЧ-инфекции, и американская писательница Ребекка Маккай, для которой страшен не столько вирус иммунодефицита, сколько готовность человека к обману и самообману.Увидевший свет в 2018-м роман «Мы умели верить» нежданно-негаданно превратился в актуальный авторский комментарий к пандемии коронавируса, разделившего мир на больных и здоровых, на скептиков и адептов — на пир новой «чумы». В этом отношении он оказывается в одном ряду с «Чумой» Альбера Камю, «Немезидой» Филипа Рота, «Слепотой» Жозе Сарамаго, «Любовью во времена холеры» Габриэля Гарсиа Маркеса. Как и классиков, весомый труд Ребекки Маккай можно и, наверное, нужно читать как назидание — бесценный опыт, данный в ощущениях:«В этом разница между оптимизмом и наивностью... Среди нас нет наивных. Наивные люди не прошли настоящих испытаний, поэтому думают, что с ними такого никогда не случится. Оптимисты уже прошли через многое, и мы продолжаем вставать каждый день, потому что верим, что в наших силах не дать этому случиться снова. Или убеждаем себя в этом».
