Леонид Иванович Добычин – талантливый и необычный прозаик начала XX века, в буквальном смысле «затравленный» партийной критикой, – он слишком отличался от писателей, воспевавших коммунизм. Добычин писал о самых обычных людях, озабоченных не мировой революцией, а собственной жизнью, которые плакали и смеялись, радовались маленьким радостям жизни и огорчались мелким житейским неурядицам, жили и умирали.
И рецензия Константина Кропоткина:
«Город Эн» - по объёму, скорее, повесть, но этот текст, многое имеющий ввиду, можно считать и романом, как, скорее, романами были прозаические сочинения зрелого Чехова, на которого автор - Леонид Добычин - со всей очевидностью хотел быть похожим.У «Города Эн» - слава произведения недооценённого, но чрезвычайно для русской словесности важного. Вышедший в Ленинграде в 1935 году, роман должен был стать открытием новых возможностей литературы, фактически же обозначил завершение экспериментов 1920-х. Функционеры от литературы устроили книге публичную порку, в самый разгар которой Добычин исчез. Вероятнее всего, покончил с собой. Стыд за убийство словом начали избывать только в конце 1980-х, сейчас корпус текстов Добычина изучен, кажется, вдоль и поперёк.«Город Эн», - история взросления мальчика где-то на западе Российской империи в начале XX века. Время точно обозначено через артефакты, - одежды, книги, фасоны, предметы быта ушедшей эпохи. Мальчик рано теряет отца-врача, его мать идёт в телеграфистки, он же отправляется учиться, сохраняя взгляд, скорее, детский, не очень стремясь искать разницу между людьми и предметами, от чего кажется, что до каталога аксессуаров сведено и живое, и мертвое, - вещи выглядят живей, а люди - помертвелыми. Длинен список, на кого в прозе похож Добычин - главный герой «Города Эн», альтер эго писателя - поминает Достоевского и Гоголя, а его почитатели видят переклички с Прустом и Джойсом.При всей дотошности «добычиноведения» интерпретаторы обычно предпочитают не останавливаться особо на гомоэротической составляющей: да, говорят, эмоционально героя больше волнуют мальчики, а в девочках интересны их наряды в той же степени, что и они сами; да, дружбы героя с мальчиками отчётливо окрашены в краски любовные. У литературоведов это зовётся «отроческим гомоэротизмом», без особых подробностей. Между тем, именно квир-фильтр существенно модифицирует восприятие романа.«Странный роман», «ускользающий автор». Все встаёт на свои места, если считать «Город Эн» историей взросления гомосексуала: ангел на стене, которым любуется герой, вырастает в образ мальчика из соседских, встреча с которым сулит счастье. Рассказчик ищет любовей в дружбе, параллельно все яснее отстраивая душевные переживания от внешнего мира: «Я заметил теперь, что маман за мной стала подсматривать. С этого дня я старался вести себя так, чтобы ей про меня ничего нельзя было узнать».Внешняя монотония ясно обозначена как привычка «другого» к скрытности, - что принято почему-то считать выражением аутичности героя и, если угодно, слепком душевного состояния «бывших», в первые годы советской власти отказавшихся понимать происходящее. Оно и так, - Добычин и его герой - родом из своего времени. Но разлад между внешним и внутренним, между допустимым и желаемым, делается глубже и неразрешимей, если принять на веру, что мальчик тот - гомосексуален. И в этом отношении «Город Эн» состоит в родстве как с «Душевными смутами воспитанника Терлеса» Роберта Музиля (1906), так и «Историей одного мальчика» (1982) Эдмунда Уайта.Сами факты о Добычине оправдывают использование квир-оптики: поначалу искал общества Михаила Кузмина, самого знаменитого из русских литературных геев, никогда не был женат, не скрывал привязанности к «Шурке», соседу по коммуналке, которому посвятил «Город Эн». Примечателен отзыв Георгия Адамовича, одного из главных критиков русского зарубежья. «Какая странная, какая беспощадная и оригинальная вещь. Надо запомнить имя Добычина, это, может быть, будет замечательный писатель», - в похвалах знатока литературы ощутимо изумление, как бывает при соприкосновении квир-человека с квир-прозой: ты узнаешь в другом себя, причём так, как и себе, возможно, никогда о себе не признавался.
