11 июня 1941 года в Новосибирске родился Евгений Владимирович Харитонов. 29 июня 1981 года в Москве он умер.
29 июня 1981 года на одной из улиц Москвы скончался Евгений Владимирович Харитонов. Собственно, известно и название этой улицы, и точное место, и точное время, но просто кощунственно называть их, когда эти внешние приметы скажут читателю больше, нежели само имя Евгения Харитонова. А ведь ушел один из талантливейших прозаиков в нынешней русской литературе.Эти слова Д.А. Пригова из его тогдашнего некролога Харитонову я уже приводил десять лет назад в предисловии к публикации ранних стихов Харитонова и вправе снова процитировать их здесь: имя Евгения Харитонова и спустя 30 лет после его смерти остается известным, пользуясь словом Жуковского, Für Wenige — «для немногих».
Прижизненные литературные публикации Харитонова минимальны (несколько переводов из современной немецкой поэзии, в том числе Ингеборг Бахман). Первой посмертной публикацией, подготовленной ещё самим автором, стала подборка текстов в альманахе «Каталог» (Ардис,1982), после чего последовала публикация в единственном литературном номере парижского эмигрантского журнала по искусству «А-Я» (1985). Часть текстов Харитонова распространялась в самиздате, в том числе в самиздатских журналах «Часы», «Обводный канал», «37», «Митин журнал». В новейшее время дважды опубликовано собрание сочинений Харитонова, основанное на составленном им самим незадолго до смерти корпусе текстов.
Наибольшую же известность Харитонов получил как один из основоположников русской гей-литературы, убедительно описавший психологический тип, формируемый ситуацией юридического и культурного запрета на проявление своих чувств, из-за которого «стремление получить хоть немного любви и тепла, а равно и согреть другого, принимает форму сложного плана, комбинации, изнурительного расчёта».
Слезы на цветах: Сочинения в 2-х книгах / Предисловие, составление, подготовка текстов и комментарии Я. Могутина. — М.: Журнал «Глагол», 1993.
Слезы на цветах: Сочинения. В 2-х книгах. Книга 1. Тексты. Комментарии
Слезы на цветах: Сочинения. В 2-х книгах. Книга 2. Дополнения и приложения.
Под домашним арестом: Собрание произведений / Предисловие К. Рогова; составление, подготовка текстов и комментарии Г. Морева. — М.: Издательство «Глагол», 2005.
(В библиотеке в двух файлах. Рассказы из сборника «Под домашним арестом» как в общем файле (формат djvu) так и отдельным файлом.)
Из статьи Алексея Конакова «Детство Харитонова».
Впрочем, сильное влияние на Харитонова оказывает не только «знойная томность сталинского искусства», но и общая социальная атмосфера конца сороковых годов, формируемая рядом громких идеологических кампаний. Это «ждановщина», начатая постановлением о журналах «Звезда» и «Ленинград» в 1946 году, практика «судов чести», запущенная в 1947, стартовавшие тогда же «поиск русских приоритетов» и борьба с «низкопоклонством перед Западом», и, наконец, обличение «безродных космополитов», сопровождаемое разгромом Еврейского антифашисткого комитета и особенно усилившееся через несколько месяцев после создания государства Израиль (14 мая 1948 года). Спущенный сверху общий курс на великорусский шовинизм и государственный антисемитизм — проявлениями которого были и знаменитая статья «Об одной антипатриотической группе театральных критиков», и осуждение книги Исаака Нусинова о Пушкине и мировой литературе, и пышно отмечаемое 150-летие самого Пушкина, и установка в центре Москвы памятника Юрию Долгорукому, и последовательно проводимая подмена «советского» — «русским» («девизом сталинской политики в конце 1940-х может служить формула «Советская власть — это история русского народа плюс миф войны»», — формулирует Давид Бранденбергер) — во многом определил мировоззрение Харитонова, столь шокирующее читателей его прозы. «Он был воспитан и замешан на «русской идее»», — пишет о Харитонове Ефим Шифрин; но следует помнить, что сама эта «русская идея» являлась изобретением эпохи высокого сталинизма. Как отмечает Джулиана Фюрст, идеологические кампании послевоенных лет, при всей очевидной нелепости и искажении фактов, чрезвычайно сильно влияли на советских граждан — как на уровне непосредственных действий, так и на уровне выражаемых идей. И, несмотря на попытки Харитонова натурализовать собственный антисемитизм, представить его почти биологической чертой своего организма, перед нами, скорее всего, именно пример успешного воздействия извне — воздействия государственной идеологии на пластичный и восприимчивый ум ребëнка. Подобно многим своим сверстникам, юный Евгений смотрит «Александра Невского» Эйзенштейна в кино, слушает «Куликово поле» Шапорина по радио, ходит на «Ивана Сусанина» Глинки в театр и изучает историю по руссоцентричному учебнику Шестакова. Успешная эксплуатация русского шовинизма, начатая Сталиным сразу после провала кампании за «советский патриотизм» (1936-1938 гг.), усилившаяся в годы Великой Отечественной войны и достигшая апогея к середине пятидесятых, является обстоятельством, которое нельзя не учитывать при изучении поздних текстов Евгения Харитонова.В частности, юдофобия, широко распространившаяся среди русских людей после начала «борьбы с космополитами» (1948) и «дела врачей» (1953)[34], примет у Харитонова форму идеи о необходимости изоляции, защиты от внешних влияний, своеобразно аккомпанируя сталинистскому послевоенному «дискурсу осаждëнной крепости» («Сохранить нацию. Сохранить народ. А почему обязательно сохранить? Почему не допустить вливания новой крови? А не будет ли при этом вырождения и замыкания? Почему так каждая особь и личность хочет сохраниться? Таков закон? Во всяком случае, если и есть ещë над этим законом закон, что особь должна быть разомкнута для обмена веществ, до этого закона над законом мы не собираемся подниматься, а должны, повинуясь лишь инстинкту, он же закон сохранения себя, не допускать разрушения себя. Так, если понимать умом. И сердцем. (Не зря же в нас вложена Богом юдофобия.)») — чтобы кристаллизоваться, в итоге, в столь любимых автором поэтических образах уединëнной кельи и сокрытого от чужих глаз монастыря.
