Очередной запрет гей-парада в Москве совпал по времени с 75-летием начала в СССР репрессий против гомосексуалистов. Обозреватель "Власти" Евгений Жирнов восстановил историю того, как менялись взгляды российской власти по однополому вопросу.
«Жестоко на теле наказать»
Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, когда умеет раскрепощать идущие за нею массы. Великая французская революция, например, отменила запреты, действовавшие во всех христианских странах без малого полтора тысячелетия, со времен Анкирского собора 314 года. Отцы церкви тогда строжайше запретили пастве под страхом отлучения предаваться противоестественной любви. При выборе меры наказания, правда, принимался во внимание возраст и семейное положение согрешившего. Если виновный не достиг двадцати лет от роду, его приговаривали к пятнадцатилетнему отлучению от церковного общения, если оказывался старше, да к тому же еще и был женат, срок возрастал до двадцати пяти лет. Для христиан старше пятидесяти лет отлучение становилось бессрочным, но оговаривалось право грешника на предсмертное причастие.
На протяжении веков церковь пыталась самостоятельно, без участия светских властей справиться с греховными способами удовлетворения основного инстинкта, однако не смогла остановить распространения содомии даже среди священства и монахов. Так что в борьбу вступили мирские властители. Мера наказания разнилась в зависимости от страны и применявшихся законов. В германских княжествах, использовавших в качестве уголовного кодекса составленное в первой четверти XIII века «Саксонское зерцало», содомитов приговаривали к длительному заключению. В других же германских землях действовало появившееся на полвека позднее «Швабское зерцало», предписывавшее сжигать уличенных в мужеложстве на кострах.
Единообразия не наблюдалось и в последующие эпохи. Законы одних германских княжеств и курфюрств предписывали сжигать за однополую любовь как мужчин, так и женщин. А в других гомосексуалистов лишь пороли розгами, а то и вовсе не считали преступниками, заслуживающими наказания. Причем в большинстве случаев способ борьбы с гомосексуалистами (как и отсутствие таковой) определялись собственной сексуальной ориентацией монарха. Правда, властителей, решавшихся таким способом продемонстрировать свою нестандартность, можно было пересчитать по пальцам одной руки.
Но подлинный разнобой в законодательствах начался с наступлением эпохи Просвещения. Под влиянием идей гуманистов в Австрии, где содомитов издавна преследовали абсолютно безжалостно, в 1787 году смертную казнь за однополую любовь заменили тюремным заключением. И лишь если преступление оскорбляло общественную нравственность, например совершалось публично, виновные ссылались на каторгу и подвергались телесным наказаниям. В Англии гомосексуалистов продолжали казнить до 1861 года, когда меру наказания изменили на пожизненное заключение. А во Франции в 1791 года новая революционная власть отменила любые кары за половые извращения.
Самое же занимательное заключалось в том, что со свободой, равенством и братством сексуальных отношений французы не захотели расставаться и после того, как республику сменила империя. В Уголовном кодексе Наполеона 1810 года, правда, оговаривались случаи, когда содомиты признавались преступниками: если они демонстрировали свои наклонности публично либо когда их действия сопровождались насилием или их объектом были малолетние. Но наказание даже в этих случаях не шло ни в какое сравнение с английским.
В итоге во второй половине XIX века страны постепенно разделились на несколько лагерей. В Шотландии и Дании, вслед за Англией, гомосексуалистов подвергали смертной казни и только позже перешли к длительному заключению.
Во франкоговорящих, южных и восточных странах законы о содомии представляли собой вариации французского кодекса. В Италии, например, наказывались только «нарушения общественной стыдливости» и гомосексуальная проституция. Последнее было преступлением и в Греции. А во многих других странах законы разнились главным образом тем, с какого возраста разрешался однополый секс по взаимному согласию: в Испании, Португалии и Китае — с 12 лет, в Турции — с 13.
Третью группу составляли Соединенные Штаты, Швейцария, Австрия, германские и скандинавские государства, где приверженцев однополой любви за сам факт таковой карали тюремным заключением от нескольких месяцев до десяти лет. А в четвертую входили страны, в законодательстве которых противоестественные половые отношения попросту не упоминались,— Румыния и Сербия.
Россия, как водится, шла по своему особому пути. На Руси борьба с мужеложством до Петра I считалась сугубо церковным делом. И лишь в петровских воинских регламент». Однако ни сколько-нибудь широкого применения, ни какого-либо дальнейшего законодательного развития петровские законы больше столетия не получали, а виновников гомосексуальных скандалов, которые случались в российской столице весьма регулярно, высылали из Петербурга, лишая или не лишая — в зависимости от тяжести проступка — титулов и званий.
Подобная терпимость, если верить мемуаристам и знатокам вопроса, объяснялась просто. Как правило, однополой любви предавались лица начальствующие с зависимыми от них по службе или с собственными крепостными людьми, до которых никому из приличного общества дела не было. А среди замеченных в пристрастии к мужчинам находились очень важные персоны (к примеру, министр народного просвещения граф Сергей Уваров), которых опасались не только осуждать, но даже и обсуждать из-за их высокого положения и влияния при дворе.
Однако, если не считать практически забытых петровских регламентов, полное отсутствие в законодательстве санкций против мужеложства служило ярким подтверждением того, о чем писали побывавшие на Руси иноземцы,— массового увлечения русских содомским грехом. И за исправление положения взялся Николай I, гораздо более чувствительно, чем его предшественники, реагировавший на любые злопыхательские отзывы о России.
«Господа воры образовали кружок педерастов»
В 1832 году император ввел для лиц, изобличенных в мужеложстве, наказание плетьми, после которого осужденный лишался всех прав состояния и отправлялся в ссылку на поселение. Если же мужеложство сопровождалось насилием, поселение заменялось каторгой. Правда, на местах начался поиск исключений из общего правила и послаблений виновным. Наместник на Кавказе граф Михаил Воронцов приказал подведомственным ему судам ввиду местных обычаев при назначении наказания за педерастию ограничиваться непродолжительным тюремным заключением.
Но по букве закона суровость наказания за мужеложство значительно превосходила то, что к тому времени практиковалось в германских государствах, служивших для Российской империи образцом для подражания в деле построения законодательства. И в 1845 году телесные наказания для осужденных гомосексуалистов отменили и изменили срок заключения. Впредь — до конца существования империи — мужеложцев приравняли к скотоложцам и назначали для них следующее наказание:
«Изобличенный в противоестественном пороке мужеложства подвергается за сие лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, прав и преимуществ и отдаче в исправительные арестантские отделения на время от четырех до пяти лет. Сверх того если он христианин, то предается церковному покаянию по распоряжению своего духовного начальства».
При применение насилия срок заключения возрастал — от десяти до двенадцати лет.
Однако едва появился закон, карающий за половые непотребства, их число и распространение стало только расти. Возможно, правда, что причиной тому был не закон, а последовавшая в 1861 году отмена крепостного права. У многих приверженных однополой любви представителей имущих классов не стало покорной и бесплатной дворни. Пришлось переходить на готовых любым путем подзаработать солдат, мастеровых и извозчиков.
К концу XIX века в обеих столицах существовали известные всем места, где состоятельные гомосексуалисты могли найти себе нуждающихся в деньгах партнеров. В Санкт-Петербурге главным из них считался Пассаж, куда заходили прогуляться и найти клиента гимназисты и студенты. Не менее злачными местами считались окрестности гвардейских казарм. Туда приезжали любители крепких и статных мужиков, которых, правда, время от времени ожидали неприятные сюрпризы. В Конногвардейском полку, например, получил огласку случай, когда мужеложцев заманили на чердак казармы, ограбили и убили.
В Москве же главным местом встреч гомосексуалистов долгие годы оставалось Бульварное кольцо, гуляя по которому, они находили как друг друга, так и желающих заработать на их пристрастиях.
Еще большее распространение содомия получила на Кавказе. Работавший в Баку и Тифлисе журналист Александр Матюшенский в 1908 году писал о том, что кавказские гомосексуалисты повсеместно и массово пользовались детьми до четырнадцати лет (за это законом предусматривалось каторга на срок до восьми лет):
«Явление это общее для всего Кавказа, однако в закавказской прессе вы не встретите крика негодования по этому поводу, она довольно равнодушно отмечает: «Такого-то числа такой-то обыватель совершил гнусное насилие над мальчиком стольких-то лет». И только не ждите статьи или фельетона по поводу этого гнусного насилия, их не будет, ибо это «гнусное насилие» есть обычное явление в общественной жизни, к нему все присмотрелись, всем оно надоело и никого не интересует. Я говорю это не в упрек кавказской прессе, нельзя негодовать ежедневно и без конца по поводу одного и того же явления, как бы оно возмутительно ни было».
А повторялось оно, по мнению Матюшенского, потому, что виновными нередко оказывались лица состоятельные и власть имущие, которые легко уходили от наказания:
«Года четыре назад в городе Б. случайно возникло дело о насилии над одним мальчиком, причем на следствии он указал до 12 лиц, имевших с ним постоянные сношения. В числе указанных мальчиком лиц было несколько человек гласных думы. Факт этот в печать не попал, но частно был известен всем, тем не менее никакого негодования в обществе не вызвал. Над обвиняемыми добродушно подсмеивались, подшучивали, но в то же время им сочувствовали, им старались помогать выкрутиться из неприятного дела. Все кричали: — это шантаж! — хотя все прекрасно знали, что обвиняемые в этом отношении считаются любителями. Такое отношение общества к неестественному пороку не может, конечно, не остаться без влияния и на следственную власть. Дел подобного рода в Б. возникает масса, но почти все они, за самым незначительным исключением, идут на прекращение».
Дела прекращались не только на Кавказе, но и по всей стране. Русская судебная статистика по делам о гомосексуализме, притом что в стране насчитывалось несколько десятков тысяч тех, кто не скрывал своей ориентации (и во много раз больше тех, кто скрывал), выглядела просто поразительно.
«Небезынтересно отметить,— писал в 1914 году юрист И. Б. Фукс,— что из 49 общего числа привлеченных к суду по обвинению в педерастии в 1907 году человек обвинено было лишь 24, из которых почти всем, вследствие признания высшей инстанцией смягчающих вину обстоятельств, наказание было понижено на две степени. В 1908 году из привлеченных по обвинению в педерастии 65 лиц оправдано было 35. Двадцати пяти из тридцати осужденных наказание было уменьшено на две степени».
Для оправдания подобной мягкости русские юристы придумывали самые разнообразные резоны. Видный знаток уголовного права Николай Неклюдов предлагал прекратить даже обсуждать гомосексуальную проблематику — «набросить на эту мерзость завесу». А известный прокурор, судебный оратор, а затем сенатор Анатолий Кони писал:
«Хотя в литературе по уголовному праву и проводилась некоторыми мысль о ненаказуемости этого порока как извращения, вложенного в иные организмы самою природой, но наш закон еще грозил строгими карами свободному упражнению в этих утонченностях. Он, без сомнения, имел в виду, что обыкновенно удовлетворение порочных наклонностей направляется с жадностью прозелитизма на более или менее беззащитных вследствие их возраста, неразвития, бедности или психопатической организации. Ограждая последних, закон не может допускать, чтобы порок выступал, со всеми своими материальными соблазнами, явно и с гордо поднятым челом. Там, где понятие о грехе утратило свою силу, где исчезает из общественного оборота понятие о стыде, единственной защитой общественной нравственности является страх наказания. Оно, это наказание, может быть слабо и, по человечеству, снисходительно, но оно должно существовать, доказывая, что вопросы общественной нравственности небезразличны для государства, исполняющего свое культурное назначение».
Собственно, ничего другого, кроме изобретения оправданий, юристам и не оставалось, когда известному гомосексуалисту великому князю Константину Константиновичу император Николай II, несмотря на возражения генералитета, поручил заведование всеми военно-учебными заведениями, где тот без труда находил себе новых партнеров для однополой любви. А имевший огромное влияние на Николая II князь Владимир Мещерский, считавшийся столпом русского патриотизма, в свободное от издания газеты «Гражданин» время пристраивал своих любовников на хлебные должности в различные ведомства.
Среди чиновников и офицеров возникали гомосексуальные кружки, члены которых помогали друг другу в продвижении по службе, а также совместно участвовали в разворовывании казенного имущества. Служивший в Первую мировую войну в русской ставке журналист Михаил Лемке писал:
«Дело со следствием о злоупотреблениях в артиллерийском ведомстве стоит так... Многие из замешанных были уже в свое время под его следствием, но, не понеся наказания и оставленные при деле снабжения армии артиллерийским питанием, попались опять... На что же нужны были деньги всем этим мерзавцам? Отчасти — на удовлетворение самых низменных и извращенных страстей. Оказывается, господа воры образовали кружок педерастов, нечто вроде какой-то организации, каждый член которой имел у себя эмблему, найденную при обысках,— золотой мужской член с крылышками... Из их переписки установлено, что между членами кружка были такие отношения на почве влюбленности, писались такие ревнивые письма, что не всякий здоровый человек способен так ревновать к любимой женщине...»
Ни один из фигурантов дела, несмотря на явные доказательства, не понес полагавшегося наказания за мужеложство. Ведь суровость наказания в Российской империи всегда сочеталась с необязательностью его назначения.
«Гомосексуалисты составляют около 2% населения»
После революции, как и во Франции, наказание за мужеложство, скотоложство и кровосмесительные связи кануло в лету вместе с царским уголовным законодательством. Некоторые несознательные граждане, правда, возмущались и говорили, что воровство, грабеж, убийство и мужеложство не перестали быть преступлениями от того, что в стране не стало царя. Но нарком просвещения Анатолий Луначарский, которого даже товарищи по партии называли педерастом, объяснял темным людям, что свобода должна существовать во всем, включая выбора пола партнера для любви.
Непреклонными оставались руководящие товарищи и в отношении остальных сексуальных свобод. Во время Гражданской войны и в первые годы после ее окончания в стране резко возросло количество инцестов, бороться с которыми, как считали прокурорские и судебные работники, можно было только с помощью репрессивных мер к потерявшему все моральные ориентиры населению.
«В проекте УК 1922 г.,— писал профессор уголовного права Александр Жижиленко,— в числе преступлений в области половых отношений предусматривалось кровосмешение в соответствии с установленным в нашем праве запретом вступления в брак родственникам по прямой восходящей и нисходящей линии, полнородным и неполнородным братьям и сестрам, однако при обсуждении проекта в ВЦИК статья о кровосмешении была исключена, так как те соображения, которые приводились в ее защиту,— необходимость ограждения путем мер репрессии от вырождения — были признаны неубедительными».
С той же твердостью члены главного законодательного органа Российской Федерации отстояли и право на гомосексуальные связи. «УК,— констатировал Жижиленко,— не содержит никаких определений об ответственности за это деяние как таковое».
В результате в передовом отряде советского пролетариата — его большевистской партии, причем и среди руководителей различного уровня,— находилось немало удивительных личностей. Вот как, например, врач Николай Скляр описывал молодую женщину, свою пациентку, во время Гражданской служившей военным комиссаром и командовавшей санитарными частями:
«Б-ая П. А., 26 лет от роду, поступила в Астраханскую психиатрическую клинику 30/VII 1924 г. При поступлении представилась в мужском костюме с тросточкой в руке, с папироской в зубах, манеры мужские, голос мужской, басистый, грубый; окончания глаголов в прошедшем времени употребляла мужские («я был», «делал» и т. п.). Пришла, чтобы отвыкнуть от своей страсти к опию, и хотела, чтоб ее поместили в мужском платье в мужское отделение, но должна была согласиться поместиться в женском платье в женское отделение. На следующий день в женском платье она выглядела мужчиной, переодетым в женское платье: тот же мужественный вид, осанка, манеры. Приставала к одной надзирательнице, хватала ее за груди, бегала к наиболее молодым и миловидным больным, ложилась около некоторых спать; когда ее отгоняли от одной больной, приставала к другой, не давая никому спать, приходила в клинику ее невеста, которая была очень изумлена, когда узнала, что жених ее находится в женском отделении. Через две недели больная выписалась. По наведенным справкам, в октябре месяце больная по-прежнему носит мужской костюм, ухаживает за девицами, сильно злоупотребляет опием, для добывания которого не брезгает подделкой подписей врачей».
У тех же коммунистов, которые не отличались склонностью к гомосексуализму, возможность познакомиться с этим явлением поближе появлялась в то время, когда их арестовывали за мелкие злоупотребления и хищения, что в 1920-х годах случалось довольно часто. Об этом, например, свидетельствует письмо в ЦК ВКП(б) из Ижевска, в котором Вотский обком просил повлиять на Верховный суд СССР:
«ОК считает необходимым просить ЦК воздействовать на Коллегию Верховного Суда в части утверждения приговора Вотоблсуда от 24.IV с. г. о применении высшей меры социальной защиты к четырем главарям бандитской шайки: 1. ОГАРКИНА, 2. КОШКИНА, 3. ВАХИТОВА и 4. ПУХАРЕВА, обвиняющимся в том, что они организовали шайку в Исправдоме в числе 27 человек, поставившую своей целью ограбление вновь прибывших заключенных, главным образом, крестьян и бывших советских работников, над которыми, кроме грабежа, производились различного рода издевательства и истязания. Главари шайки судились раньше за разного рода преступления от 4 до 13 раз, некоторые из них уже были приговорены к высшей мере, но помилованы. Действия этих бандитов проявлялись: 1. в грабежах с избиением, 2. истязания прижиганием тела зажженной бумагой, 3. установление и взимание арестантского налога, 4. устройство суда над новичками заключенными, согласно приговора которого «виновные» приговаривались к похабным наказаниям: целовать половые органы, задний проход и т. п. Судебный процесс над этими бандитами весьма взволновал рабочую массу Ижевска, которые на общих собраниях в мастерских, собираемых по инициативе самих рабочих, вынесли ряд постановлений с требованием применения к бандитам высшей меры социальной защиты».
Но, несмотря на подобные случаи, в отношении к гомосексуалистам особой враждебности не наблюдалось. Да и интересовались ими в основном ученые, пытавшиеся выяснить природу их нетрадиционной ориентации. Исследования вели главным образом психиатры и биологи. К примеру, особенности в строении семенников гомосексуалистов пытались найти сотрудники лаборатории развития Московского зоопарка.
Все изменилось в начале 1930-х годов в ходе борьбы с внутрипартийной оппозицией. Как оказалось, коммунисты-гомосексуалисты не только предавались однополой любви, но и критически отзывались о генеральной линии партии. А поскольку гомосексуалисты весьма активно вовлекали в свои кружки молодежь и развращали ее как сексуально, так и идейно, с ними решили начать непримиримую борьбу. Первая попытка состоялась в декабре 1933 года, но затем вопрос был отложен. Со второго захода, в марте 1934 года, репрессивные меры против гомосексуалистов были утверждены и по срокам наказания соответствовали тем, которые существовали, но практически не применялись до революции.
Возмущению красных содомитов не было предела. Один из них, англичанин Гарри Уайт, работавший заведующим редакцией в московской англоязычной газете «Moscow news», написал обширное возмущенное письмо Сталину, где писал:
«Наукой установлено, что существуют конституциональные гомосексуалисты. Исследования показали, что гомосексуалисты этого типа существуют примерно в равной пропорции среди всех классов общества. Можно считать также установленным, что, с небольшими отклонениями, гомосексуалисты в общем составляют около 2% населения. Если принять эту пропорцию, то выйдет, что в СССР около 2 млн гомосексуалистов. Не говоря уже о том, что среди них имеются наверняка и такие, которые оказывают помощь социалистическому строительству, но неужели возможно, как того требует закон 7 марта, подвергнуть заключению такое большое количество людей!»
Ведь и без того, как жаловался Уайт, в Стране Советов гомосексуалистам жилось непросто:
«В СССР существуют условия, усложняющие быт гомосексуалистов и часто ставящие их в тяжелое положение (я подразумеваю трудность нахождения партнера для полового акта, поскольку гомосексуалисты составляют меньшинство населения, которое вынуждено в той или иной мере скрывать свои истинные наклонности)».
На его письме Сталин написал: «В архив. Идиот и дегенерат». Ведь Уайт так и не понял, что никто не собирается уничтожать всех мужеложцев на корню. Во всяком случае среди руководителей партии и правительства. К примеру, пока Николай Ежов в ЦК и НКВД верой и правдой служил Сталину, на его пристрастие к мужчинам не обращали ни малейшего внимания. Но как только надобность в нем отпала, незамедлительно оказалось, что, как говорилось в обвинительном заключении, «действуя в антисоветских и корыстных целях, Ежов организовывал убийства неугодных ему людей, а также имел половые сношения с мужчинами (мужеложество)».
Злые языки поговаривали, что член Политбюро Георгий Маленков любил париться в бане с молодыми привлекательными офицерами и чиновниками. Но делал все так тихо, что не привлекал никакого внимания и не вызывал вопросов у Сталина.
Ничего не менялось и в последующие годы. Если не случалось скандалов, не возникало никаких проблем. А поднимался шум, в брежневские времена высокопоставленных гомосексуалистов карали без излишнего усердия. Рассказывали, что заведующего отделом ЦК КПСС, которого застали в постели с солистом Большого театра, отправили послом в не самую значительную страну.
А в большинстве случаев «голубые» скандалы старались замять с помощью КГБ. Например, в 1980-х, во время обыска в пневматическом тире, заведующего которым сотрудники ОБХСС подозревали в хищениях, обнаружилось, что скромный продавец пулек является еще и гомосексуальным сводником и держит в сейфе своеобразную картотеку с фотографиями и описанием вкусов высокопоставленных клиентов. Милиционеры, открыв рты, рассматривали необычные снимки людей, которых знала вся страна, когда приехали люди из КГБ, быстро все сгребли и увезли. А дело заведующего тиром вскоре закрыли.
Подобных историй происходило огромное множество, и, по существу, они никого не удивляли, а их участников под суд за мужеложство обычно не отдавали. Известных людей по «голубой» статье сажали только тогда, когда нужно было их посадить. Кинорежиссер Сергей Параджанов, например, подчеркнуто демонстрировал не только свою ориентацию, но открытую оппозиционность официальному искусству. А у нас и тогда, и до сих пор заниматься можно чем угодно. Вот только демонстрировать этого нельзя.
