Родился в семье польских евреев. Перед войной родители Йозефа изменили фамилию Левинкопф на Косински и укрылись в селе Дамбров-Жечицки от наступающих нацистов.
Источник
До сегодняшнего дня, о чем прекрасно известно растерянным биографам и дезориентированным читателям, стремящимся докопаться до правды об авторе «Раскрашенной птицы», существует не только множество белых пятен в биографии Косинского, но определенная неуверенность, с которой сталкиваются все пишущие о нем: как отделить правду от того, что писатель говорил о себе сам или от того, что о нем говорили другие. Читая эти слова, стоит помнить, что каждая следующая биография Косинского — это еще один вымышленный рассказ о человеке, который в той или иной степени жил жизнью литературного героя.
Источник
1. Миф о Косинском
В одном старомодном и провинциальном городе Восточной Европы в интеллигентной еврейской семье на свет появляется Мальчик. С самого начала он окружен заботой и лаской: Мамочка — пианистка–виртуоз, карьера которой не сложилась исключительно из–за того, что природа оделила ее непомерно большим бюстом, отвлекавшим внимание провинциальной публики от ноктюрнов Шопена и рапсодий Листа, и Папочка — шахматный гроссмейстер и профессор лингвистики, души не чают в своем отпрыске. Но не за горами война. Предчувствуя наступление страшных времен, Папочка и Мамочка отправляют Мальчика в далекую, дикую деревню на краю света. Там Мальчику и суждено провести всю оккупацию.Он оказывается среди невежественных и жестоких крестьян, ведущих почти животное, первобытное существование, верящих с одинаковой истовостью и ксендзу и деревенской колдунье. Крестьяне издеваются над Мальчиком, подвергают разнообразным унижениям и не выдают его, так подозрительно смахивающего на цыгана или еврея, немцам, возможно, только потому, что хотят всегда иметь под рукой своего собственного козла отпущения. Мальчик становится свидетелем сцен жестокости, насилия, сексуальных извращений, знакомится со всей темной изнанкой человеческой души. От этих ужасов он ищет спасения в вере, но напрасно: вот он стал уже почти своим, ему доверили прислуживать в костеле, и тут, оступившись, он роняет тяжелый требник. Бог не протягивает руку помощи — толпа разгневанных прихожан избивает его и швыряет в выгребную яму.
Чудом спасшись из зловонной бездны, Мальчик обнаруживает, что лишился дара речи. Отныне он немой, но немота оборачивается для него спасением, ибо дураков и убогих дикари не трогают. Тем временем Мальчик замечает, что кроме его темных суеверных мучителей в мире есть и другие люди, которые живут настоящей, увлекательной жизнью. Сперва его герои — блистательные эсэсовцы в великолепных черных мундирах, но затем их побеждают и прогоняют прочь еще более яркие и сильные люди, знающие, зачем и ради чего они живут и воюют, — красноармейцы. Он становится сыном полка.
Война кончается, красноармейцы возвращаются на родину, приходит пора и Мальчику вернуться в свой Город. Некоторое время он живет жизнью беспризорника и воришки, общается с отбросами общества. Затем Папочка и Мамочка находят свое потерянное дитя. Но блудный сын оказывается чужим в отчем доме: он не может простить родителям своей оставленности, пережитых мук и страданий, через которые ему пришлось в одиночку пройти.
…
И вот Диссидент решается на отчаянный шаг. Зная, что его благонадежность под сомнением и нужные бумаги вряд ли могут быть получены официальным путем, он фабрикует характеристики от несуществующих академиков и профессоров и от их же имени вступает в оживленную переписку с госбезопасностью. Каждую секунду возможны разоблачение и арест. В воротнике пальто у Диссидента зашита ампула с цианистым калием. Но фортуна снова улыбается ему: бюрократическая машина равнодушно проглатывает подсунутую ей липу. Вскоре он держит в руках паспорт с визой и билет на ту сторону океана.
Диссидент ступает на американскую землю, как ступали многие до него: с 2.80 $ в кармане и облаченный в не менее дикую для Нью–Йорка, чем боевое одеяние самурая, ондатровую шубу. Впрочем, он уже не Диссидент, он — молодой Иммигрант. Ибо возвращаться на родину не намерен.
…
И тут приходит Любовь. Любовь старше Иммигранта — это уверенная в себе Американская Женщина. Она долго скрывает, кто она такая и чем занимается, но, убедившись в искренности чувств юноши и в серьезности завязавшихся отношений, признается: она — вдова Американского Миллионера и, следовательно, сама — Американская Миллионерша!
Отныне у Иммигранта есть все, ему больше не приходится заботиться не только о хлебе насущном, но даже о насущной черной икре. Он летает на личном самолете, плавает на личной яхте, демонстративно паркует свой личный лимузин там, где сторожил чужие. У него есть Любовь и деньги, он вращается в блестящем международном обществе среди тех, у кого нет Великой Американской Мечты, потому что они сами — Великая Американская Мечта.
У бывшего Иммигранта есть все, но ему хочется не только иметь все, но и стать Кем–то. К диссертации возвращаться он уже, правда, не торопится — не те амбиции. Но и быть просто молодым мужем Американской Миллионерши — тоже не вполне прилично. И вот однажды Любовь говорит ему: “Ты столько испытал, столько пережил, твоя жизнь полна чудес и невероятных приключений. Опиши ее, и ты станешь великим Американским Писателем”. Он пишет свою первую книгу, книгу публикуют, писатели и критики в восторге. Он стал Американским Писателем, возможно и не великим, но очень известным.
Он пишет еще книги — все они встречают восторженный отклик. Правда, Любовь его тем временем тяжело заболевает: у нее опухоль мозга. Из–за болезни она не всегда контролирует свое поведение и ей приходится проводить все больше и больше времени в закрытых клиниках. Врачи не обещают улучшения, в конце концов она сама уговаривает Писателя развестись с ней, чтобы не связывать судьбу с инвалидом.
Но нет худа без добра: теперь он свободен и богат (естественно, Любовь завещала ему все свое состояние), вращается в высшем свете, знаменит — он становится еще и Американским Плейбоем.
…
2. Факты о Косинском.
Перед самым началом войны предусмотрительный глава семейства перевез своих домочадцев в тихий провинциальный Сандомир. Там, благодаря связям и изворотливости, он выправил обеспечивающие относительную безопасность документы на польскую фамилию Косинский. Затем, заметая следы, отправился еще дальше — в маленькую деревушку Дамброва–Жечицки. В ней семья Левинкопфов и провела военные годы.Благодаря своим талантам и относительной образованности отец легко вписался в местное общество. Немцев в Дамброве не было, и жизни членов семьи реально ни разу ничто не угрожало, хотя скользкие ситуации, когда конспирация трещала по швам, возникали неоднократно. Маленький Ежи дружил со своими деревенскими сверстниками и не испытал ничего и отдаленно похожего на те круги ада, которые он описал позднее в своей книге “Раскрашенная птица”. Но это, конечно, только поверхность событий. Трудно предположить, что думал и ощущал мальчик, если ему приходилось постоянно помнить: он должен скрывать свою настоящую фамилию, прошлое своей семьи, называть братом чужого ребенка, которого семья Левинкопф прихватила с собой. А такие вроде бы мелочи, как необходимость таить от других мальчишек явный физический признак своего еврейства… Игры в шпионов нравятся детям, но шесть лет, прожитые в режиме нелегала, не могли не наложить некоторый отпечаток на психику ребенка. Может быть, именно здесь корень потребности взрослого Косинского в постоянном мифологизировании своей биографии, в безудержном фантазировании…
…
Да, у него бывают конфликты с политическими организациями, но вызваны они скорее его чрезмерно острым языком и обычной юношеской фрондой, чем принципиальными расхождениями с существующим режимом. Не раз он оказывается на грани конфликта с университетским истеблишментом, но на шалунишку смотрят сквозь пальцы и не задумываясь посылают на стажировку в Москву — поучиться марксистской науке у Большого Брата.
Однако амбиции юноши не удовлетворяются научной карьерой: он признается ближайшему другу в мечте жизни — уехать в Америку и стать там страшно богатым. Например, женившись на вдове миллионера. Но наиболее легкий путь за океан лежит все–таки через университет. Получить направление оказывается делом относительно несложным — никаких подложных характеристик или игр с госбезопасностью, не говоря уж об ампуле с ядом в воротнике пальто. Значительно более трудным делом оказывается убедить американских социологов в том, что он — именно тот студент, который им нужен. Вот тут приходится идти на некоторый подлог и передергивание карт. Но в конце концов задуманная комбинация удается — 20 декабря 1957 года Косинский высаживается в аэропорту Айдлуайд.
Не с 2.80$ в кармане, а с пятьюстами — полученными в помощь от дяди, бывшего моряка американского торгового флота. Впрочем, с началом учебы в Колумбийском университете денег действительно начинает постоянно не хватать. Приходится подрабатывать. Что из “университетов” Косинского было правдой, а что вымыслом, разобраться до сих пор не удалось. Как всякий настоящий Мюнхгаузен, Косинский обладал удивительным свойством — он умел доказывать правдивость своих рассказов, когда до этого доходило дело. Очевидно, стигматы способен обрести не только истинно верующий, но и талантливый враль. Так, Ежи рассказывал, что, скрываясь от врагов в детстве, он научился идеально прятаться в любом незнакомом помещении — и действительно, в искусстве этом он достигал практически высот Гудини. Он рассказывал затаившим дыхание слушателям, как крестьянин–садист день изо дня подвешивал его за руки к потолку на кожаных ремнях — и даже врачи подтверждали в один голос, что плечевые суставы его неестественно вывернуты и носят явные следы хронической травмы. Он утверждал, что, работая шофером у черного гангстера в Гарлеме, стал виртуозом в управлении автомобилем и не раз на глазах у восхищенных друзей на полной скорости сдирал бортом машины тонкие книжки, прикрепленные скотчем к борту другой машины, не поцарапав обшивки.
В новом кругу новых людей, которые имели самое приблизительное представление о Европе времен гитлеровской оккупации, да и о Польше вообще, потрясающие воображение почти нереальные рассказы Косинского о событиях его детства и юности моментально стали пользоваться успехом. Можно сказать, что миф о Косинском утвердился и стал его официальной биографией в первые три года жизни в Америке. Проверить рассказчика было трудно: обмен информацией с оставшимися за железным занавесом был скудным, а среди польской эмиграции Косинский тщательно обеспечивал себя соответствующей легендой и старательно уклонялся от контактов с людьми, которые потенциально могли опровергнуть его рассказы.
А друзей он завоевывал себе все больше и больше (и женщин, в обольщении которых и в Америке не знал себе равных), быстро став таким же центром внимания в американской застольной беседе, каким был в беседе польской. С разговорным английским все было в полном порядке, хуже дела обстояли с английским письменным: Косинский не смог повторить подвига своего соотечественника Джозефа Конрада. Слог его навсегда остался слогом иностранца.
Поэтому, когда в 1958 году он начал писать свою первую (пока еще эссеистическую) книгу «Будущее за нами, товарищи!», он вынужден был нанять литобработчика. Значительное участие обработчиков и консультантов, которые придавали окончательную форму произведениям Косинского на протяжении всей его писательской карьеры, сыграло впоследствии (когда разразился скандал) роковую роль. Впрочем, роль не менее роковую сыграла и предыстория первых двух книг писателя — уже упомянутой «Будущее за нами, товарищи!» и ее продолжения «Третьего пути нет» (1962). Эти произведения, изданные под псевдонимом Джозеф Новак, представляют собой воспоминания о поездках Косинского в СССР — в меру забавные, в меру едкие, с недвусмысленным идеологическим подтекстом. Книги создавались по косвенному заказу ЮСИА, под вывеской которого, как выяснилось позднее, скрывалось ЦРУ, спонсировавшее серию «страноведческих» воспоминаний выходцев из стран коммунистического блока. Интеллектуальная Америка, та значительная ее часть, которая грешила левыми симпатиями, и это припомнила Косинскому в должный момент.
Книги Джозефа Новака принесли Косинскому умеренный успех в интересующихся Восточной Европой кругах, но не принесли больших денег. К тому же не складывалась академическая карьера — вовлеченный во все более и более разрастающийся круг светского общения, Косинский быстро терял интерес к социологическим штудиям, пока полностью не забросил их. Деньги от фондов и гранты он, впрочем, не забывал систематически получать. И тем не менее положение его оставалось достаточно шатким.
И тут внезапно осуществилась давняя юношеская мечта. В 1961-м Косинский знакомится с Мэри Уэйр, вдовой сталелитейного магната из Питсбурга. Вспыхивает бурный роман (на фоне, правда, пары других, не менее бурных), быстро завершающийся браком. С этого момента миф и факт в судьбе Косинского еще плотнее сплетаются друг с другом, хотя он остается верным себе: фантазия его продолжает приукрашивать не только прошлое, но и настоящее. И Мэри оказалась не так богата, как хотелось бы (о личных самолетах уж точно речи не шло), и любовь не столь большой, как она предстала позднее в романах «Смотровой фонарь» и «Свидание вслепую». И знаменитая «опухоль мозга» была заурядным алкоголизмом, который и вынудил Косинских развестись через пять лет. Впрочем, Косинский умел пускать пыль в глаза до такой степени, что даже этот период его биографии, протекавший, в отличие от детских странствий по припятским болотам, у всех на глазах, утвердился в сознании даже ближайших друзей именно в той форме, которую Косинский пожелал придать ему! Впрочем, главное было достигнуто: Косинский получил американское гражданство, познакомился с кругом сильных мира сего, достиг относительной финансовой независимости. И что важнее всего, за время жизни с Мэри Уэйр он создает (и в 1964 году публикует) свой первый роман «Раскрашенная птица».
Идея придать художественную форму устным рассказам Косинского о пережитом в детстве действительно исходила от женщины, но это была не Уэйр, а приятельница Ежи — польская эмигрантка Мира Михайловская, и случилось это за шесть лет до написания «Раскрашенной птицы», хотя верный своим принципам Косинский позднее рассказал историю зарождения замысла в том виде, в каком она более соответствовала творимому мифу. Нельзя сказать, чтобы Косинский пошел на этот шаг без колебаний (шесть лет выжидания говорят сами за себя). Соблазн был очень велик, но и риск — тоже. Одно дело байки, рассказанные за коктейлем на вечеринке, другое — письменный текст, по которому будут судить об авторе, в том числе у него на родине. До самого момента публикации Косинский предпринимал осторожные попытки настроить мнение — хотя бы критиков — таким образом, чтобы роман не был воспринят в чисто автобиографическом ключе. Но делал он это так уклончиво и двусмысленно, что становится очевидным: Косинский прекрасно понимал — именно автобиографическая подоплека романа сделает его сенсационным.
Одним из свидетельств подобных, не до конца искренних, усилий служит текст своеобразной саморецензии, озаглавленной «По поводу «Раскрашенной птицы»: заметки автора» (отрывки из нее мы предлагаем читателям ниже). Этот текст Косинский напечатал за свой счет в виде брошюры, которую рассылал литературной публике. Все оказалось напрасным. Америка хотела мученика, пострадавшего от обоих великих тоталитарных режимов ХХ века, — и она его нашла. «Раскрашенная птица» становится бестселлером, ее сравнивают с «Дневником Анны Франк», автора ставят рядом с Камю и Сартром. Мнение о книге единодушно, ее документальная основа не вызывает ни у кого ни малейших сомнений. Да и какие могут быть сомнения, если даже мать автора пишет восторженное письмо, из которого следует, что судьба маленького Ежи была именно такой, как судьба героя «Раскрашенной птицы»! (Был тут сговор или снова сработала магическая способность Косинского делать небывшее бывшим, так и осталось неизвестным…)
С первого же романа Косинский оказывается в рядах литературной элиты США. Второй его роман «Ступени» (1968) получает награду как лучшая книга года, и каждое последующее сочинение — повесть «Садовник» (1971), романы «Чертово дерево» (1973), «Кокпит» (1975), «Свидание вслепую» (1977), «Страсти господни» (1979) — пользуется восторженным приемом критики и (что еще важнее) любовью читателей.
После развода с Мэри Уэйр в 1966 году Косинский женится на Кики фон Фраунхофер (которая, естественно, в дальнейших текстах Косинского оказывается не меньше чем «баварской баронессой») и продолжает вести вполне благополучную жизнь известного писателя, не переставая, впрочем, ни на миг развивать и обогащать свою мифологию.
…
В 1973 году Косинский становится президентом американского ПЕН–клуба и остается на этом посту два полных срока. Впрочем здесь его деятельность свободна от всякой мифологии: он действительно добивается больших успехов в поддержке писателей, страдающих от авторитарных режимов, в повышении значимости и престижа ПЕНа.
…
Колокол пробил именно тогда, когда, вроде бы ничто уже не могло угрожать столь прочной карьере: в конце концов, так ли уж важно, что на самом деле было двадцать и тем более сорок лет назад. (Не о преступлениях же против человечества идет речь.) 22 июня 1982 года журнал «Виллидж войс» напечатал пространную статью, озаглавленную вполне в духе правдинского фельетона: “Ежи Косинский: слова с гнильцой”. Косинский знал о готовящейся публикации, он встречался с авторами, которые пытались добиться от него истины (или того, что они считали истиной), — Косинский остался верен своей политике двусмысленностей и недомолвок. Непосредственным поводом к написанию статьи было сиюминутное политиканство: Косинский занял в тот момент откровенно прорейгановскую, неоконсервативную позицию, (в отличие от большинства пишущей братии) и участвовал в работе нескольких ассоциаций и комитетов подобного толка, но настоящие причины, как обычно, лежали глубже. В течение многих лет армия филологов зарабатывала ученые степени на прозе Косинского, вгрызаясь в факты времен оккупации Польши, и в ходе исследований задавалась все более и более обоснованным вопросом: аутентично ли описанное в «Раскрашенной птице»? (Впрочем, в Польше в подлинность рассказа не верили с самого начала, только кто будет прислушиваться к красной пропаганде, которая травит талантливого инакомыслящего?) Работы, выдержанные в этом духе, еще за несколько лет до скандала появлялись в университетских изданиях, но читала их явно не та публика, которая посещала приемы ПЕН–клуба и церемонии вручения «Оскара». Другое дело — «Виллидж войс»…
Авторы статьи Стоунз и Фермонт–Смит помянули Косинскому все: и военное детство (как же, пил молочко и ел яички, пока другие в Освенциме мерли), и деньги из кассы заведения в Лангли, и роман малоизвестного прозаика Тадеуша Доленги–Мостовича «Карьера Никодема Дызмы», сюжет которого оказался подозрительно близок к сюжету «Садовника», ну и, конечно же, армию «литературных негров», поработавших над рукописями Косинского. Скандал всегда скандал, особенно если речь идет о знаменитости. Разоблачения посыпались лавиной, и под сомнение было поставлено все — каждая строчка, каждая деталь биографии.
Возможно, Косинскому и удалось бы выплыть из поднявшейся бури, если бы ему хватило сил сохранять невозмутимость и отмахиваться от нападок с чувством оскорбленного достоинства, — Америка знавала и не такие скандалы. Сил ему не хватило. Скорее всего потому, что он всегда интуитивно боялся чего–то в этом роде: намеки на этот граничивший с паранойей страх щедро рассыпаны по страницам его романов. Может быть, маленький мальчик из Лодзи так и не отучился пугаться пристальных взглядов и каверзных вопросов незнакомых людей, честный ответ на которые иногда означает разоблачение и смерть…
Последовала затянувшаяся агония, в ходе ее Косинский все больше и больше погрязал в разного рода сомнительных предприятиях и — как это бывает почти всегда — в дрязгах личной жизни. 2 мая 1991 года он окончательно разрешил для себя противоречие между правдой и вымыслом.
Повторим слова самого Косинского: «Совершая самоубийство, человек становится частью истории (в том смысле, что люди могут, и даже обязаны, говорить о нем «он был»). Он перекладывает ношу своего прошлого на плечи мира, на плечи истории. Но даже в случае саморазрушения тень переживает тело. Актом самоубийства человек обязывает других вспоминать его и судить о нем, обсуждать, каким он был. Это способ жить после смерти» («A propos романа «Ступени»).
Источник
В 1982 году роман «Китайский бильярд» получил резко негативные отклики критиков, к тому же вскоре журнал «Виллидж войс» печатает статью «Ежи Косински: слова с гнильцой». Разразился скандал, посыпались разоблачения. Ежи Косинского обвинили в использовании «литературных рабов», т.е., что все его книги были написаны другими людьми. Косински запил, начал употреблять наркотики. Запутался в беспорядочных связях, в том числе гомосексуальных.
2 мая 1991 года обезображенное тело писателя было найдено в ванной его квартиры.
«Раскрашенная птица!».
Книга о не людях. Не о нелюдях, а именно о не людях. Кровь, изврат, инцест, содомия и скотоложство, снова кровь и во главе всего - безразличная и совершенно бесцельная жестокость быдла, жестокость в квадрате, в кубе, круто замешанная на сексуальных девиациях. До прихода красной армии я увидел только одного, кажется, не-отрицательного персонажа - немецкого солдата, пожалевшего ребенка.Эту книгу называли «самым жестоким произведением нашего времени». Самое страшное в этой книге то, что на все кошмары войны, читатель смотрит глазами шестилетнего ребенка. Сам Косински (1933 – 1991) получил за нее во Франции престижнейшую премию как лучший иностранный автор. Много лет он, польский эмигрант, возглавлял американский ПЕН-клуб. А когда поднялся скандал и его обвинили в эксплуатации «литературных рабов», Косински покончил с собой способом, который задолго до этого описал в своих жутких книгах…
Собственно, какой-то цели у этой книги не увидел. Просто описание бесконечной жестокости людей, которые, казалось бы, должны быть сплочены и очеловечены войной.
После издания книги в США критики поделились на два лагеря: одни считали книгу уникальным документом, другие — литературной фикцией. Хотя в романе множество автобиографических сюжетов, можно даже сказать, что он соткан из переживаний маленького Юрека, однако с точки зрения фактов, это в каком-то смысле «ложное» воспоминание. «Раскрашенная птица» — вовсе не реалистический отчет о личных переживаниях, это сюрреалистическая притча о человеческой судьбе.
Герой романа — ребенок, а детство по природе является обособлением от мира (взрослых), война же в глазах ребенка всегда приобретает апокалиптические масштабы. Неважно, разыгрывается ли трагедия в Польше или где-то еще; неважно, кто этот ребенок, идущий сквозь символический страшный лес, — цыганом, евреем или он только похож на них; важна только ситуация отщепенца, раскрашенной птицы, заклеванной стаей.
Даже такой конкретный исторический факт, как Вторая мировая война, деморализующая крестьян, живущих на окраине европейской цивилизации и точно также деморализующая ребенка, приобретает здесь вневременное и универсальное звучание, как воплощение естественного зла человеческой природы. С этой точки зрения все обвинения в антипольскости «Раскрашенной птицы» кажутся абсурдными и свидетельствуют скорее о предвзятом прочтении гениального романа и трактовке его в наивно документальном ключе.
Источник
«Розфарбований птах»
Украинское издание 2018 г.. Указано, что есть некоторые факты, которых не было в более ранних переводах.
Уявіть: хлопчик розмальовує птаха, щоб перетворити його на таку собі веселку в пір’ї, а потім відпускає. Інші птахи осліплені яскравими барвами, вони починають атакувати бідолаху, не вірячи, що той — член зграї. Пошматоване тіло розфарбованого птаха падає в траву, збираючи довкола себе дітей, які з цікавістю дивляться на труп. Жорстоко? Не для реалій Другої світової, коли шестирічний хлопчик, схожий чи то на цигана, чи то на єврея, опиняється в чужому селі. Він кличе маму, але її немає. Натомість малий бачить тільки смерть, насилля, знущання, збочення, кров, він сам стає жертвою середньовічної дикості та цькування...
Сборник «Ступени. Садовник. Чертово дерево».
Жизнь Ежи Косинского, одного из самых популярных американских писателей последней трети ХХ века, оборвалась 2 мая 1991 года. Обезображенное тело бывшего прозаика и литературного функционера, а теперь алкоголика и завсегдатая садомазохистских клубов обнаружили в ванной его нью-йоркской квартиры.Вот уже несколько лет Америка жила в страхе перед всепоглощающим СПИДом. Индустрия удовлетворения самых изощренных человеческих влечений, похоти и страсти, была разрушена. Такие замысловатые и искушенные в телесных утехах личности, как Косинский, не способные более сдерживать дурные наклонности, искали любой возможности реализации своих желаний на самых нижних этажах американского общества, в грязных нью-йоркских подвалах и подворотнях...
Крушение мира, который создал вокруг себя польский эмигрант Ежи Косинский началось 22 июня 1982 года, когда журнал «Виллидж войс» напечатал статью Стоунза и Фермонт-Смита «Ежи Косинский: слова с гнильцой». Причины разрушения образа Косинского как блистательного героя американской жизни более чем необъяснимы. Еврейский мальчик из Польши достиг вершин американской культуры: лауреат многочисленных литературных премий, прозаик, дважды избиравшийся президентом американского ПЕН-клуба, номинант на «Оскар» за лучшую роль второго плана. ...И вдруг - сами же американцы разрушают воплощение «американской мечты». И за что? За метафору, за образ, за выдумку - за самую суть, за прием литературы. Да, конечно, можно сказать и так: Косинский бесстыдно врал в своем «русском» романе, в «Раскрашенной птице», и не только... Но как удачно врал, как художественно врал в совершенном американском стиле - без сострадания, без сочувствия к кому и чему-либо, кроме самого себя.
Впрочем, нас мало интересуют причины и подробности крушения литературной биографии Косинского. Тем более что никакого художественного краха Ежи Косинского, как это представлялось и американской критике начала 1980-90-х годов и самому автору не было. Просто не могло быть. Потому что совершенно неважно, пользовался или не пользовался услугами литературных редакторов Косинский, когда перед нами есть изобразительно самодостаточные тексты, сквозь которые можно разглядеть самую подлинную жизнь художника - с чистой любовью к супруге-миллионерше и желанием прикоснуться к смерти. Пусть Мэри Уэйр страдала алкоголизмом, но в координатах мира Ежи Косинского это непременно должен был быть рак, опухоль мозга. И когда он был в ней, когда он ласкал ее, не человек, а художник в Косинском должен был знать, что плоть, постигнутая им, уже подернута тленом.
Если доверять бульварным таблоидам, у Косинского было много гомосексуальных опытов. Но ни «просто секс» с мужчиной или «просто секс» с женщиной не могли насытить его. В этом смысле автобиографическим выглядит образ Шэнси Сэдовника в романе «Садовник»(1971). Вслед за удивлением и восхищением, которое испытывает к Шэнси общество, воспитанник и творец сада становится объектом их, членов общества, сексуального интереса. Едва ли не первое открытое сексуальное притязание - это страсть к Сэдовнику некого престарелого гея. Впрочем, вспомните, что и сад, в котором вырос Шэнси, - это тоже владение одинокого старика. В своей кажущейся садовой самодостаточности Шэнси на самом деле полностью принадлежит, подчиняется ему, своему хозяину.
...Но вернемся к попытке первого сексуального контакта человека с дитем Сада.
«Стены тесного лифта были затянуты мягкой тканью лилового цвета. Шанс не знал, как это нужно воспринимать. Пока рука незнакомца копошилась у Шанса в паху, лицо его оставалось дружелюбным и выражало живой интерес. Шанс решил, что лучше всего будет никак не реагировать [...] Человек принялся целовать Шанса в щеки и шею, обнюхивать и перебирать его волосы [...] Глаза его были закрыты, он постоянно облизывал губы. Запустив руки под пиджак Шансу, долго шарил там. Затем встал, сделал шаг назад, посмотрел на Шанса и принялся раздеваться. Когда он разделся совсем, он отшвырнул в сторону туфли и улегся на кровать. И сделал знак Шансу, чтобы тот смотрел на него. К изумлению Шанса, незнакомец зажал свою плоть в кулак и начал мять ее, постанывая и извиваясь при этом...»(с.100-103).
Собственно, цитировать всю сцену акта нет необходимости. Она, как это всегда у Ежи Косинского, создана в садомазохистских тонах («...человек прижал подошву туфли Шанса к своему напряженному органу»). Безусловно, Сэдовник - герой абсолютно асексуальный, в нем невозможно вызвать эротического чувства... Это очень важно для Косинского. И это с художественной точки зрения - на грани фантастики. Не удивительно, что «Садовник» вдруг в какое-то время оказался в ряду писателей-фантастов, по крайней мере, в восприятии российского читателя...
Сексуальное переживание самодостаточно для Косинского. В его понимании в сексе нет субъекта и объекта. Это исключительно художественный путь разрешения проблемы телесного начала в человеке. Этот путь Косинский исследовал в своих героях и примерял в жизни на самом себе.
Партнеры Сэдовника переживают высшее эмоциональное и сексуальное напряжение в контактах с Шэнси. Последний же редко отдается даже самому поверхностному чувственному волнению. Или, например, в романе "Ступени"(1968) герой «повстречал одетую в мешковатое платье и сильно накрашенную женщину», которая оказывается мужчиной...
«В номере она помогла мне раздеться и, не раздеваясь сама, принялась ласкать меня. Она прикасалась ко мне со знанием дела; ее руки скользили по моему телу так, словно их направляли какие-то незримые подкожные токи. Если бы я ласкал себя сам, я бы действовал точно так же». Далее идет анализ происходящего, и вот вывод – «Я и этот человек были друг для друга всего лишь символами самих себя». Теннеси Уильямс сказал: «Образы писателя есть его сексуальные акты». Садомазохизм Косинского имеет, на мой взгляд, и хотя бы одну эстетическую причину, может быть даже - первопричину. Эстетическое переживание равно сексуальному и наоборот... Вступить в связь ради продолжения рода или ради плотского удовольствия для художника недостаточно. Есть другой - надфизиологический смысл удовольствия. В этом случае все равно кого иметь и с кем иметь... Секс втроем (роман Косинского «Чертово дерево», 1973), секс с животными («девушка подошла к зверю и начала обнимать и ласкать его и гладить его гениталии», роман «Ступени») и так далее...
У Косинского в половом акте очень важно его созерцание, а не только участие. Один из лучших текстов Косинского «Раскрашенная птица»(1964). Он более других насыщен сценами сексуального насилия. И почти никогда герой, еврейский мальчик, не становится его участником, он - созерцатель. А если вдруг и творит его, насилие, - он художник этой боли, этой страсти, этого чувства...
Итак - в сексе довольно созерцания, а не участия. Потому Шэнси Сэдовник возвращается в финале «Ступений» в свой новый сад. Потому автобиографический герой Косинского в «Чертовом дереве» отказывается от легкой возможности испытать удовольствие с мужчиной.
Насилие, боль, всякий секс, безумный секс царили в книгах Ежи Косинского на правах художественного вымысла. И когда ценность его книг, его образов была поставлена под сомнение, когда литературная репутация была разрушена, он легко превратился в художника своей жизни, а законы художества остались те же, которым было подчинено развитие его книг.
А когда любовные акты Косинского оказались его последними книгами, его просто не стало. Он убил себя - так обыкновенно и завершался секс в его сочинениях.
Владимир Кирсанов
Источник
Скачать
Личная подборка книг на гугл диске
